Почему я так расстроился? Потому что знаю всю историю своей семьи!
Мои отец и мать вышли из еврейского местечка в России, которое называлось Штуллен. Моим родителям выпало на долю узнать все трудности, через которые прошла семья Тевье молочника из фильма «Скрипач на крыше», и даже более того... Ужас перед погромами, злобные нападения на еврейское население — все это вложило вечный страх в сердца евреев, и перебороть этот страх было невозможно. Люди, совершающие все эти нападения на евреев, именовались «христианами». Поэтому всех неевреев мы автоматически считали христианами.
Отец мой приехал в Соединенные Штаты в 1904 году вместе со своим отцом и несколькими братьями, даже не зная, что в то время, когда он уезжал из России, моя мать уже была беременной. Через два года им удалось скопить достаточно денег, чтобы и те члены семьи, которые остались в России, смогли приехать в Америку. Тогда-то мой отец и увидел впервые своего сына. По-еврейски его звали Зелиг Гирш, по-английски же — Чарльз.
Родители поселились в районе Ист-Сайда в Нью-Йорке, где папа работал портным, точно как герой «Скрипача». Выучить английский для них было неимоверной проблемой, как и привыкнуть к американскому образу жизни, но шли годы, и мало-помалу все устроилось.
Шли годы, рождались дети. Сначала Джо, потом Франсис, потом Сэм. Десять лет затишья, а потом родилась Доррис. Через два года на удивление всем пришел в этот мир и я.
Я смутно помню те первые годы своей жизни, однако, хорошо запомнил, как меня впервые обозвали «Христоубийцей». В ту пору мне было лет пять-шесть. Плача, я прибежал домой не потому, что понимал значение слова «Христоубийца», а потому что испугался той ненависти, которая звучала в голосе обзывавших меня детей.
Уже позже, когда мне исполнилось восемь лет, в одно июльское воскресенье, одетый лишь в шорты и кеды, я играл в мяч на школьном дворе. Когда я собрался пойти домой, чтобы пообедать, на улице я наткнулся на одну хмурого вида женщину. Она шла прямо на меня, не сворачивая с дороги. Правой рукой она с размаху ударила меня в грудь так, что я упал. «Прочь с дороги, жиденок!» — закричала она, узнав во мне еврея.
Помню тот гнев, ту злобную ненависть, которых я в то время еще не понимал. И я заплакал. Побежал домой к маме, и мама, успокаивая меня, вытирала мне слезы. Тогда впервые она мне стала рассказывать о том, что значит расти в гетто и о ненависти, которую питали к евреям неевреи.
В последующие годы я узнал о Крестовых походах, в ходе которых крестоносцы гнали евреев с крестом в одной руке и с мечом в другой. Убийства, насилия и грабежи происходили под эгидой «Христианства».
Потом я узнал и о годах Инквизиции в Испании, начиная с 1492 года, когда отказ принять христианство стоил евреям жизни. Очевидно, крылатым выражением в то время было: «хороший еврей — это крещеный или мертвый еврей». Узнал я и о маранах. Мараны — это испанские евреи, которые открыто принимали католицизм ради спасения своей жизни и жизни своей семьи. Но втайне, дома, они сохраняли свое еврейство и продолжали учить своих детей еврейским обычаям.
Между тем наша семья переехала из ист-сайдского гетто в уильямзбургское гетто и, наконец, в гетто в бруклинском районе Нью-Йорка — Боро Парк, где сорок процентов населения составляли евреи, сорок — католики и двадцать — все остальные. Однако мои лучшие друзья были евреями. Помнится, мы участвовали в уличных драках, когда банды с 37-ой улицы или с 8-ой Авеню грозились избить евреев и заходили на нашу территорию в районе 43-ей улицы. Мы жили в квартале, где в ряд стояли многоэтажные дома со сдающимися в них квартирами. В нашем квартале жили сотни ребят. Моими закадычными дружками были Большой Хай, Маленький Хай, Сид и Эл. Родители у всех нас были выходцами или из России, или из Польши, поэтому мы и тянулись друг к другу, питая друг к другу взаимное уважение.
Что мне больше всего запомнилось из наших уличных драк — это то, что неважно насколько я терпеть не мог какого-нибудь там Бенни или Сола из соседнего дома, но мы всегда забывали о наших распрях и, объединившись, рука об руку шли на нашего общего врага — «гоев» (еврейское слово, означающее «нееврей»).
Я был евреем, потому что им родился. Насколько мне было известно, невозможно было стать евреем, если ты им не родился, но и невозможно было перестать им быть, если ты родился евреем.
И со стороны отца и матери все мои родственники были ортодоксальными евреями. Еще когда они жили в России, вся их жизнь переплеталась с жизнью всего гетто, религиозного образования и синагоги. Однако в Америке все было по-другому. Для нас иудаизм был формальной частью еврейской религиозности. Об этом редко говорили, да и вообще не упоминали. И я и мои братья прошли обряд подготовки к Бар Мицве, и всему, что с ним связано. Ничего не оставалось делать, как просто «быть» евреем.
Я пытался приучить себя неукоснительно надевать каждое утро свой тефиллин потому что знал, что моему дедушке это нравится. Потом были маленькие кожаные коробочки, с вложенными вовнутрь выписками из Священного Писания, которые при помощи шнурков привязывались на левую руку и вокруг головы на лоб. Дедушка подарил мне тефиллин, который ему подарил на Бар Мицву еще его дедушка, и чтобы угодить дедушке, было важно продолжать носить тефиллин. Все же я не понимал, зачем это всё нам, евреям, нужно, даже если об этом написано в Библии. Да и никто этого не носил. Ни мой отец, ни мои братья. Тогда зачем все это мне? Я взял и отдал тефиллин своему дедушке обратно. Знаю, что он обиделся, но мне не очень хотелось носить тефиллин всю свою жизнь, а врать дедушке мне тоже не хотелось. Помню, как дедушка посмотрел на меня, и, пожав плечами, вздохнул и забрал его.
Дедушка ходил в синагогу два раза в день, и его там очень уважали. Однако и мой отец и я с братьями хаживали туда редко. Еврейская обрядность нам казалась делом малозначительным. Я немного умел читать на иврите — то, что еще запомнил с времен своей Бар Мицвы, знал большую часть молитв, но их распев для меня было делом формы без какого-либо содержания. У меня не было ни малейшего представления о Боге Авраама, Исаака и Иакова. Иногда я все же молился, особенно, если были какие-нибудь трудности или что-то болело, но чтобы знать значение исполненной в молитве просьбы или верить, что молитвы доходят по назначению — нет, этого не было.
Все же быть евреем мне нравилось. Мне нравились еврейские праздники, еврейская кухня и еврейский язык, который был довольно выразительным. Например, иногда было трудно подобрать какое-то слово в английском, и его вполне удачно заменяло еврейское выражение.
Самые мои теплые воспоминания связаны с еврейскими праздниками: торжественность Рош Хашаны и Иом Кипура, или радостное настроение на Пейсах, детские подарки на Ханнуку... Из всех праздников моим любимым был Пейсах. Помню, как мы отмечали его у дедушки и бабушки дома. Во время Пейсаха мы ели только хлеб из неквашеного теста (мацу) в память об Исходе наших предков из Египта, которые бежали и не имели возможности ждать, пока квашеное тесто подойдёт. Поэтому на время праздника весь хлеб из квашеного теста из дома убирали. Тарелки, горшки, стаканы, серебряная посуда — все заменялось. Бабушка хлопотала на кухне. Когда все собирались за столом, она вся светилась, излучая любовь и заботу, которые все мы шестнадцать или двадцать человек ощущали на себе, собираясь для празднования Седера, чтения Хагадды, где говорилось об исходе еврейского народа, который был спасен Богом от рабства.
Меня главным образом интересовали еврейский образ жизни, еврейская политическая жизнь и еврейские организации. Я вступил в Союз Молодых Сионистов, когда мне исполнилось 12 лет и оставался его членом до 15 лет. Иногда я спускался в нью-йоркское метро и собирал у пассажиров деньги для Национального Еврейского Фонда. Я был регулярным участником всех съездов и дискуссионных групп.
Когда в феврале 1943 года в возрасте 18 лет я пошел в армию, то и там было то же самое. Иногда я ходил в синагогу общаться с другими молодыми евреями или просто на большие праздники. Бог на всех наших религиозных службах или в наших разговорах занимал очень скромное место. Не помню, чтобы кто-то из моих друзей всерьез говорил о Боге. Мое отношение к Богу в то время было довольно циничным: действительно — со всем, что происходит в Германии, разве можно ожидать, что кто-то верит в существование Бога? Что мы «избранный народ»? Избранный для чего? Для газовых камер? Сделайте одолжение, думал я, подберите кого-нибудь другого для разнообразия!
С Этель Дэйвид я познакомился, когда мы еще учились в Монтаукской восьмилетней школе. Поскольку я был годом старше, у нас было мало общего, кроме того, что мы оба были в редколлегии и оба занимались музыкой. Этель играла на флейте, а я на трубе. Из-за того, что Этель дружила с некоторыми девочками из нашей еврейской компании, мы иногда встречались.
На свою Бар Мицву я ее пригласил как члена нашей компании, однако сама Этель не удосужилась включить меня в число приглашенных на свое шестнадцатилетие. Я был здорово огорчен. Тогда я «ввалился» сам, на что Этель страшно рассердилась. Она бы непременно выдворила меня вон, если бы не её сестра Бетси.
После этого на Этель я почти не обращал никакого внимания вплоть до самого начала Второй мировой войны. Случилось так, что как раз, когда я приехал в отпуск перед самой своей отправкой за океан, мы неожиданно встретились у одного друга. Она произвела на меня впечатление своей грациозностью и хорошим вкусом: волосы у нее были собраны на затылке, немного косметики, а одета она была в прекрасный костюм и туфли на платформе. Я спросил у нее разрешения проводить ее домой. Подойдя к ее дому, мы еще час проговорили. Я был очень одинок, к тому же, сильно переживая по поводу того, что происходит в Европе, я, не задумываясь, принял ее предложение переписываться.
В течение следующих полутора лет Этель не только писала мне замечательные письма, но и проявила поистине великую изобретательность в упаковке всяких небольших подарков, которые она посылала мне в армию. После окончания войны и после трех с половиной лет, проведенных в армии, я вернулся домой, и первое, что я сделал — это пошел прямо к ней. Был субботний вечер. Я позвонил в дверь и стал ждать. Ее мать, открывая мне дверь, сказала: «Входи, сынок! Действительно легок на помине!»
Но Этель дома не оказалось. Она работала в деликатесном магазине на Пятой Авеню в районе Бруклина. Чтобы как-то убить время, я отправился к ней в магазин, который находился в восьми кварталах от ее дома.
Войдя в магазин, я увидел, что Этель обслуживала покупателя. Я стоял уставившись на нее и думал о том, как она хороша. Увидев меня, она зарделась — и я почувствовал, как у меня что-то закололо внутри. После того, как она закончила работу, мы долго разговаривали, а потом договорились встретиться на следующий день в Проспект Парке, где Этель собиралась кататься на лошадях.
На следующее утро я приехал в конюшни одетым в солдатскую форму, поскольку ничего другого у меня просто не было. На Этель же был светло-коричневый жакет, темные бриджи и коричневые, с высоким голенищем сапоги. Я смотрел как она привязывает на место свою лошадь — выглядела Этель шикарно. Я же чувствовал себя как последний обормот.
Мило улыбаясь, Этель взяла меня за руку и подвела к стоящей рядом черно-белой лошади. Как только я к ней приблизился, лошадь начала фыркать и рыть землю копытами.
— Ничего себе, горячая лошадка, правда? — сказал я, стараясь скрыть свою неловкость, ведь, по правде говоря, ездок из меня был никудышный.
— Она сразу успокоится, как только ты сядешь на нее, — сказала Этель, окинув меня испытывающим взглядом.
— Н-да-а... — несколько минут я изучал лошадь. — По-моему, я ей не нравлюсь. Наверное, из-за формы. Давай лучше поговорим, пока она успокоится.
Этель кивнула в знак согласия, и мы уселись на скамейку. Мы стали разговаривать, и я опять отметил про себя, что Этель — девушка умная, веселая, интересный собеседник, уверенная в себе и к тому же женственная. Она была также очень наблюдательной. Прошло что-то около часа, и, увидев, что я не хочу идти кататься на лошади, она предложила вернуть мою неприветливую лошадь в конюшню.
Я быстро согласился. Этель вернула обе лошади. Я настоял на том, чтобы заплатить за неиспользованное время, а потом мы вернулись на скамейку и продолжили разговор.
Уже спустя некоторое время, когда я учился в университете имени Джорджа Вашингтона, наши отношения переросли в серьезные. За последующие два года наш роман переживал свои взлеты и падения, но мы любили друг друга и знали, что поженимся. В конце второго курса я стал подыскивать квартиру заранее, так как в сентябре должна была состояться свадьба. Это было время, когда масса демобилизованных солдат возвращались из армии, и квартиры были в большом дефиците. Когда мне удалось найти одну на Пи Стрит в Северо-восточной части Вашингтона, я позвонил Этель в диком восторге:
— Зачем нам тянуть до сентября? Давай поженимся сейчас!
Через три недели кончался семестр, а через три дня после этого — 26 мая 1948 года — Этель Дэйвид стала Миссис Стэнли С.Тэлчин.
Окончив университет имени Джорджа Вашингтона и получив степень Бакалавра в области театрального искусства, я поступил в Католический университет для учебы в аспирантуре. Незадолго до окончания университета меня пригласили в «Плэйрз Инкорпорэйтед» — университетскую гастрольную труппу, чтобы сыграть Макбета в «Макбете» и Леонато в пьесе «Много шума из ничего». Этель тоже пригласили в труппу в качестве костюмера и оформителя. Мы гастролировали в 29-ти штатах и Канаде в течение девяти месяцев, посетив более чем 122 города. В конце гастролей, после головокружительного успеха, мы с Этель отправились в Нью-Йорк попытать своего счастья на театральном Бродвее.
Наступили тяжелые времена. Вскоре Этель пришлось устроиться на работу оптовиком в один из универмагов. Я был в поисках ролей на протяжении нескольких месяцев, прежде чем был вынужден пойти продавать галстуки в один модный магазин товаров для мужчин. Потом я устроился работать в Международный Еврейский Фонд (Джуиш Аппил Федерэйшн) Большого Нью-Йорка.
К 1952-му году мы с Этель уже знали, что наше будущее не будет связано ни с театром, ни с Нью-Йорком. Мы вернулись в Вашингтон, где я пошел работать в Государственную Израильскую Программу по продаже акций под начальством Гэрри Брэггера. На этой работе и обнаружился мой дар работать с людьми. Когда Гэрри основал свою собственную фирму такого рода, он пригласил меня работать у него в качестве исполнительного директора экономического отдела. В последующие два года мне пришлось путешествовать, ведь мы проводили кампании и для Брэндайского университета, и для еврейской организации Бней Брит, и других.
Именно в то время родилась Джуди, и мы купили свой первый дом. Когда мы поняли, что командировки по четыре дня в неделю — не лучший способ построить семейную жизнь, я перешел работать в страховую компанию. Через два года, в 1957 году, родилась Энн. К тому времени моя новая карьера принесла мне полное финансовое благополучие.
Шли годы, развивались отношения в нашей семье. Религиозную школу для своих детей я выбирал довольно тщательно. Джуди закончила занятия по еврейской культуре незадолго до конфирмации, до того, как ей исполнилось 16 лет. Энн отпраздновала свою Бат Мицву до того, как ей исполнилось 13 лет. Девочки многое узнали о еврейском народе, нашей истории, но они совсем ничего не знали ни о Торе, ни о Боге. Об этом говорили мало как в Реформистской Синагоге, куда мы все ходили, так и у нас в доме. Социальные проблемы? Да. Еврейская политическая жизнь? Да. Но Бог? Боюсь, что нет. Дать девочкам то, чего не было у нас, мы не могли.
Со временем я стал преуспевающим страховым агентом с огромным списком подписчиков, регулярные взносы которых навсегда упрочили мое финансовое положение, сделав меня пожизненным членом «Круглого Стола Миллиона Долларов». Наш дом в городе Бетезда был громадным особняком, построенным в форме буквы «Г», с огромным бассейном и великолепным садом. Внутри дома у нас была современно обставленная кухня, гостиная, столовая, зал, четыре спальни, четыре ванных комнаты. Там же был мой кабинет, комната для игр и просторная комната для просмотра телевизионных программ на цокольном этаже.
Работа на благо еврейских организаций принесла мне славу и награду «Человек года». Меня также выбрали в совет директоров еще одной организации и почетным членом двух других. В еврейском истэблишменте меня признавали как упрочившегося почетного члена.
И все это Джуди посмела подорвать!